Ложка дёгтя

За время работы в угольной промышленности, мой путь пересекался с людьми различного характера, работящими и не очень. Нас, славян, с момента восприятия мира, таким, какой он есть на самом деле, преследует одно невзрачное сравнение: ложка дёгтя. Многие люди боятся попасть под этот нелестный эпитет; иные же не видят дальше собственного «я», и, замкнувшись в своём мире, становятся носителями вреда для окружающих его людей. И вот про одного подобного человека хотелось бы поведать миру. С одной стороны, он вроде бы и безобидный, но, с другой, – словно балласт для небольшого коллектива.

Более 25-ти лет тому назад трудился я горнорабочим, и сразу обратил внимание на своего героя. Недавно работая в шахте, я интересовался всем и всеми. У более-менее знакомого расспрашивал о ребятах, с которыми мне пришлось, потом работать не один год плечом к плечу.

- Почему у Володи такая странная фамилия – Ураву? Не русский, что ли?

- Русский. Однако из-за его интересного говорка, мы еле свыклись с этой мыслью. Он недавно оформился на работу. Раньше был бригадиром в каком-то колхозе; оттуда выгнали, а за что – молчит. Видать здорово нашкодничал, если упорно не признается в своих былых грехах. Теперь же пенсию зарабатывает. На вопрос: «Где поселился? - Володя ответил. - А там, у раву». Это он так называл дома, расположенные недалеко от склона балки. Прозвище к нему легко приклеилось, и теперь он совершенно спокойно относится к этому явлению – отзывается, словно родился с этим именем.

В свою первую упряжку, Ураву пришёл с тормозком, средней величины. Но наши лесогоны – это ведь необычайный кладезь юмора и неиссякаемый источник острословия (не путать со сквернословием). И вот, каждый из них, прежде чем приняться за собственный тормозок, обязательно вначале окинет взором чужой. Это приводится в действие скрытая пружина народной мудрости – незаметно узнать: кто кого как любит, тот того так и кормит. Не сегодня придумано – много лет тому назад народами Дикого поля, поэтому здесь не может быть двоякого мышления. Новый человек в бригаде, ему далеко за сорок, он – скрытный, и пока его прошлое за семью печатями; но это пока – до первого общественного праздника. Однако Володя упорно сторонился подобных мероприятий, мотивируя любое приглашение отказом: «Трезвость – норма жизни», хотя (после выходных) от него несло такой сивухой, что невозможно было рядом стоять.

 

Ежедневная картина перед началом работы: на откаточном штреке сидят пять-шесть человек, расположившись рядом. Каждый из них неторопливо разворачивает сверток с едой, скрупулёзно разглаживая всякий сгиб газеты, норовя оттянуть время, чтобы раньше соседа, первым не обнажить его содержимое. В то же время все косятся на дрожащие пальцы новичка. Володя в последний раз разводит руками газетный лист, его коллеги замерли, подчиняясь народной мудрости, сидящие поодаль, даже привстали. Душевное напряжение отражается на шахтерских лицах.

- Ну?!

В наступившей тишине слышно, как, где-то за обаполами, голодные мыши усердно ищут кусочки хлеба, шурудя скомканной бумагой. Володя, не обращая ни на кого внимания, достаёт горбушку от хлеба «кирпичик», толщиной в четыре пальца. Это весь его провиант, ничего больше не было.

Видел-видел лесогонский народ на своём веку… Но, чтобы вот так?! Сколько времени, потом с ними Ураву ещё ни работал, так они и не узнали причину этой импровизации.

Бригадир, парторг участка, сидевший рядом с ним, покачал головой, вздохнул и заговорщицким голосом, почти на ухо сказал:

- Володя, ты с такой едой здесь долго не протянешь.

 

На следующий день, повторяется картина с разворачиванием тормозков. И уже, как бы в предвкушении чего-то, Володины коллеги зачарованно смотрят на его руки, разворачивающие газету. И что же они видят? Точно такой же кусок хлеба и рядом… голую куриную косточку. Ураву, на лице которого не дрогнул ни один мускул, в левую руку взял хлеб, в правую – косточку без мяса, и у него начался приём пищи. Откусит хлеба, пожуёт, потом пытается с косточки откусить хрящик; между редкими зубами хрящ проскальзывает, попытка подкрепиться мясным повторяется, вновь неудача, следом глоток воды. Затем цикл повторяется. Все онемели, забыв про свои тормозки, потому что ни один умник, из шахтёрской среды, каким бы чувством юмора не обладал, и желанием пошутить, ничего подобного не придумал бы. Володя знает, что он в центре внимания, но не реагирует на удивление коллег. Сосредоточенный приём пищи, наконец, окончился. Ураву аккуратно завернул косточку в газету, положил её в карман куртки, сделал хороший глоток газированной воды, и, закручивая крышкой флягу, изобразил отрыжку. Потом поднял голову, изумленно обвёл взглядом бригаду, повернулся к бригадиру и наивным кротким голосом спросил:

 

- Мы работать сегодня собираемся?

Бугор посмотрел на него в упор, оценивая ситуацию, встал со словами: «Тьфу! Полудурок!». Выдав это логичное изречение, он отошёл в сторону, и присел, не обращая больше внимания на новичка.

Володя пожал плечами, и равнодушно произнёс:

- Как хотите, - затем встал, в двух метрах от бригады прилёг на обаполы со словами, - если работать надумаете, то меня позовите с собой.

Бригада в шоке. Этот человек всего лишь второй раз опустился в шахту! А из него уже ключом бьёт крестьянская мудрость. Что же будет дальше с ним, или с нами? Молча, лесогоны принялись за еду, только кто-то из молодых рабочих решил подшутить над Ураву, пользуясь моментом:

- А косточку ты зачем с собой забираешь? Дома будешь борщ варить?

В тишине раздался спокойный ответ:

- Придёшь ко мне в гости – я для тебя из неё ещё и плов приготовлю.

 

Задумалась бригада после услышанного ответа, произнесенного уверенным тоном:

- Ай да Володя! Ай да фрукт!

Время идёт, я в своих глазах росту и мужаю. И вот однажды жду в своём уступе, когда же Ураву перепустит лес вниз. Жду час, жду другой – нет леса, слышен только монотонный звук удара топора о стойку. Вроде бы Володя крепит, но для этого процесса нужна еще ножовка. Но пилы у него точно нет, и сопутствующего звука я не слышал. Не выдержало молодое сердце издевательств над своим временем – полез к нему.

- Ну, что тут у нас, дядя Вова?

Он был в два с лишним раза старше меня, поэтому и «Дядя Вова».

- Вот видишь, крепление ушло, я и креплю.

Ураву же сидит на стойке, и по старому забойщицкому креплению своим топориком – тук-тук, в течение двух часов. Сам ничего не делает, и мы сидим, ждём.

- Ну, дятел! Ну, сачок! - про себя подумал я. Быстро перегнал лес по завалу – дальше на три крепи (метра) от того места, где он стучал топором. Практически сделав работу за него, я намотал себе на ус – какие ещё могут быть люди в наше время. Анализируя и классифицируя подобные случаи, я вдруг засомневался в окружающем меня мире:

 

- Володя – член партии, а поступает, как мне кажется, очень некрасиво. Попробовать поругать его немножко? Но зачем? Разве только душу отвести. Однако, во-первых, будет неэтично с моей стороны, учитывая весомую разницу в возрасте и житейский стаж; а ко второй версии я пришёл после многодневных душевных переживаний: «… – он и в Африке – ….». И, и видит Бог, по этому поводу, я кого угодно готов пригласить в свидетели…

Вскоре, после этого случая, отправил бригадир нашего Володю снизу лес гнать. В один из дней, закончив свою работу, я полез вниз (на нижний штрек). Путь мой лежал через владения нижних лесогонов. Я бесшумно, с выключенным светильником, подкрался к ним – понаблюдать, как пятидесятилетние деды лес гонят. На следующий день будет «пища», иначе говоря, будет о чём потрепаться на наряде. Они, будто волки матёрые, прошли «и Крым, и Рим», да и в карман за словом не полезут; увидев, что я немного оперился, начали поддёргивать за цвет волос, и гриву до плеч. Но мне не столько деды нужны, сколько я не мог успокоиться из-за поступка Володи. Он открыл мне глаза на совершенно незнакомый тип людей.

 

Сижу вверху никем незамеченный. Уникальный вид открывается внизу. Нет, скорее – жалкий. Три человека, которым в совокупности более ста пятидесяти лет, в замкнутом пространстве, высотой в шестьдесят сантиметров, насилуя свою плоть и сознание, свет и радость несут они людям.

Но, кроме той безрадостной картины, открылась мне ещё одна: Ураву – самый верхний, т. е. по технологии – на откладке. Гонка леса снизу: нагнулся – разогнулся, взял пониже – подал повыше. На Земле наступил век прогресса, и мы в этом лишний раз убеждаемся, когда следим за очередным полетом в Космос. А тут, на глубине 490 метров, работа «нижних» лесогонов и их внешний измождённый вид заставляет меня уже сегодня задумываться о том, кого я увижу в зеркале, спустя тридцать лет.

 

Володенька, не зная, что я наблюдаю за ним, стоит, ни на йоту не нагибаясь, и советует своим коллегам, вернее, – командует:

- Оё-ёй, повыше, ну ещё чуточку. Ой, ещё капельку. Давай – веселее, если хотите – вовремя выехать, - голосок такой вкрадывающийся, с какой-то мелодичной хрипотцой. Со стороны можно подумать: «Вот человек старается, честь и хвала такому молодцу!». Без единого звука, без света, сижу у него над головой, удивляясь наглости бывшего колхозника. Ведь напарники были старше его лет на 8-10. Подкрался, взял его за плечи, малость потрепал. Следом обхватил пальчиками за шею, так же нежненько потрепал, приговаривая:

- Что же ты… над людьми издеваешься? А ещё член партии! Да ты – самый настоящий тормоз коммунизма. Душить таких… хитрецов, как ты, нужно!

На следующий день, радуясь летнему солнечному дню, подхожу к АБК шахты. Ураву сидит на лавочке – курит.

- Здравствуй, Володя!

Узнав, какой он у нас проходимец, я его уже никогда иначе не называл.

Бывший дядя Вова прищурился, перекатывает папироску из одного угла рта в другой, и вместо приветствия произносит изменившимся суровым голосом:

- Нас 16 миллионов! Всех не передушишь! Понял, сопляк?!

Как хорошо день начинался!

 

По дороге на работу тщательно взвесил каждое слово (комар носа не подточил бы) из придуманного мною мини-монолога, который должен был бы заставить коллег совершенно по-иному взглянуть на выходки старшего товарища – нашу путеводную звезду, узримую мною на полукилометровой глубине. Полагал, что при встрече с ним, в кругу бригады, наигранно почешу затылок, улыбнусь (конечно, с ехидством) и дам выговориться своей молодой, неиспорченной, не оплёванной горняцкой душе, твердо усвоившей – нельзя подобным образом жить и вести себя с людьми, готовыми в любой беде подставить плечо, и не только на работе. Еще хотел процитировать куплет из недавно услышанной колхозной частушки:

С неба звёздочка упала

Бригадиру на ремень.

Бригадир штаны снимает –

Вот вам, бабы, трудодень!

Ведь в самую «десятку» было бы. В силу своего уважительного отношения к возрасту и чужой судьбе, я не позволял себе раньше так шутить со старшими людьми.

А тут ещё бригадир, несколько дней тому назад, предупредил меня на ушко о пришедшей сверху директиве – брать на учёт словоохотливых личностей, рассказывающих анекдоты о Генсеке и руководимой им партии.

В горле у меня мгновенно пересохло от замаячившей перспективы оказаться в казенном кабинете, напротив человека, внимательно записывающего мои робкие ответы. Только что прикуренная сигарета выпала изо рта, и я, как стоял возле лавочки, так и рухнул на неё.

 

Всё!

Замкнулась душа, не позволив её хозяину даже рта раскрыть; смалодушничала, и теперь она уже не хочет ни курить, ни веселиться, чужие язвы выставляя напоказ. Она, подлая предательница, без боя опрокинулась на лопатки. Но, с другой стороны, 16 миллионов – это внушительная сила диктатуры рабочего класса, борющегося за победу социализма во всем мире…

День не наступив, был уже испорчен. Во время наряда, начальник, глянув на меня, предложил сходить в медпункт. Я скромно отказался, сославшись на бессонницу минувшей ночи. Трудом, и только самоотверженным трудом, можно было отодвинуть надвигающуюся угрозу.

Володенька молча сидел в углу, и его тонкие губы кривились в еле заметной ухмылке. Я получил удар ниже пояса. А жизнь, казалось мне, только начиналась. Время от времени явь уступала напористой мысли о неотвратимости наказания перед несокрушимой силой демократического централизма, и тогда я начинал смывать пятно со своей фамилии, одновременно отрабатывая долг перед «умом, честью и совестью» нашей эпохи, в течение полумесяца, усердно работая метлой на улицах города…

 

В шахте, на протяжении всей смены, перед глазами стояла карта необозримых просторов Сибири, с её хвойными лесами, где работы непочатый край для молодых и талантливых энтузиастов порочных дум. Привиделось, как с дальневосточного берега Тихого океана, Володя грозил мне кулаком, нервно покусывая папироску; а на краю американского континента стоял Солженицын, приветливо помахивая рукой:

- Здравствуй, друг, ты теперь с нами надолго.

Про себя я, правда, по достоинству оценил их вклады в построение социалистического общества:

- От вас, обоих, пользы, как от козла молока.

Представил этих идейных врагов, родовыми корнями уходящих в разные сословия, сражающимися за шахматной доской…

Один потерял бригадирство, и, присутствующий постоянно рядом, женский смех, второму тоже было о чём жалеть. Но внутренние миры у них во многом схожи. Первый здесь, прикрываясь партбилетом, старается на чужом горбу, в рай проскользнуть. Второй сумел все-таки въехать в свой рай, за океан, и теперь он, уже никому не нужный, поливает бывшую Родину своей маткой-правдой, живя на обретённый пенсион и редкие гонорары.

 

Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать – это выражение, на удивление, их прочно объединяет, несмотря на тысячи километров, разделяющих мой шахтёрский городок, и деревушку в штате Вермонт, где рупору свободы нашли пристанище. Только, если мастер пера довольно прилично устроился на чужом загривке заграничного дядюшки, то Ураву отсидел почти три года на моей шее. Разница для меня, даже на глазок, явно ощутимая.

Кто виноват в том, что они, в своих делах и поступках, совершенно разные, а по нашей жизни топчутся одинаково грязными ногами? Или наша среда – этому причина? И теперь косность настолько въелась в наши души, что мы уже не замечаем – сами не живём благопристойной жизнью и другим не даём, воздавая хвалу… благоглупости, возведённой на уровень поклонения?

В дальнейшей жизни редко, но бывало, я обращался к нерадивому шахтёру:

- Ну, ты – и У-ра-ву!

Присутствующие, не понимая, что стоит за этим словом, покачивали головами – опять Николай чудачит, что-то придумал…

 

Март 2004 г.